Чем показы так называемой High Fashion отличаются от студенческой самодеятельности в каком-нибудь второсортном колледже в пригороде, условно, Лидса? Не в обиду обитателям Лидса сказано, разумеется.
Отличаются, разве что, многолюдностью. Возможно, в мире высокой моды чуть лучше макияж и ткани (но это не точно, учитывая креативность молодых дарований), и гости поименитее, что тоже спорно. В конце концов, на вечере студенческой самодеятельности можно весьма удачно, как оказалось, поразить своим выходом (и прозрачным платьем) целого будущего наследника британского трона, как это когда-то сделала Кейт Миддлтон, ныне принцесса Уэльская. Впрочем, принцев на всех всё же не напасешься, а ближайший отпрыск королевской семьи еще несколько юн для того, чтобы быть поражённым, так что разницы-то особой и нет. Гораздо больше схожего.
И там, и там одинаково душно и жарко за кулисами, тесно и посторонним поскорее хочется уйти, потому что неуютно, царит хаос и постоянно что-то пропадает. То тут, то там вспыхивают мелкие стычки, особенно впечатлительные (и это, чаще всего, не модели) рыдают, особо нервные — вцепляются друг с другом и явно не в страстных объятиях. Одинаково много бегают полуголые разрисованные девицы в ожидании, когда их, подобно куклам, красиво нарядят и выпнут на подиум, где они получат свою порцию софитов и оваций. Винить их и порицать за отчаянное желание сиять, пожалуй, не стоит — подиум, освещение и правильно подобранная музыка создавали невероятно завораживающую триаду, одинаково сильно воздействовавшую как на разум зрителей, так и моделей. Пожалуй, на моделей даже в большей степени. На подиуме мир замирал, угасал и будто затуманивался несуществующей пеленой, отходя на второй план, оставляя только сам подиум и вспышки вокруг, подобно мерцающим бриллиантам то тут, то там расцветающим в темноте и лишь добавляющим магии подиума. Мгновения catwalk пролетают в один миг и в то же время как вечность, и кажется, что есть только здесь и сейчас, и вся жизнь была только для этого момента. И не важно, кто ты: дурнушка Кэсси из Нью-Гэмпшира, веснушчатая, несуразная и стесняющаяся, идущая по подиуму впервые, или же дива из той, давно ушедшей, но всё ещё такой манящей эпохи супермоделей.
Подиум одинаково околдовывает и подсаживает, как наркотик. И не только моделей.

Лондонская неделя моды в Сомэрсет-Хаус традиционно начинается с женских показов. Ода красоте и женскому телу, то стыдливо прикрытому эфемерными тканями, летящими вокруг модели, подобно вспышкам белого пламени, то разнузданно распахнутом в неком подобии рубашки, без устали воспевается то под импровизированными сводами готических соборов, то прямо посреди марсианских пустошей. Фантазия дизайнеров и штата их помощников воистину безгранична в стремлении подчеркнуть свою мысль, рассказать новую историю, эпатировать, соблазнить, обмануть и возвысить, и раз за разом дизайнеры используют тот или иной язык — ткани, тела, света или цвета. Раз за разом публика будет шептаться о эксплуатации женщины, излишней сексуальности или андрогинности, одинаково недовольно фыркая на однотипных моделей, излишне эксцентричных дизайнерах и сетуя на то, что эпоха бунтарей моды ушла. Или, наоборот, радуясь. Публика, в своем лицемерном ханжестве будет осуждать ту невероятную грязь, царящую за кулисами, за кипами тканей и гондолами изделий, и тут же, выйдя с показа, понесет по соцсетям хвалы и песни признаний в любви дизайнерам в надежде получить заветный предмет гардероба. Лицемерие прячет грязь, грязь порождает лицемерие. И ничего нового. Впрочем, такая видимость прекрасного гораздо чище, чем показное желание показать, что «янетакая» и навязать своё мнение окружающим.

За неделю до показа Эвридика получила несколько анонимных угроз на почтовый ящик своего офиса. Разнообразием, как и здравым смыслом, они не блистали — в них её одинаково называли «чокнутой шовинисткой и сексистской», которая «рушила всё, что женщины с таким трудом отвоёвывали в неравном бою с несправедливостью мужского мира». Были там еще пара фраз, не отличавшихся оригинальностью, где её называли шлюхой, недостойной внимания. Чьего именно — не уточняли. После слова «шлюха», кстати, на ум приходил прекрасный фильм «Мулен Руж», невероятно эстетичный по своему исполнению и костюмам, и Эву это сравнение нисколько не смущало, как и клеймо «ненавистницы феминизма». Просто Эвридика воспринимала girl's power (к слову, нормального толка, а не это агрессивное подобие, которое настоящие феминистки презирали) не в желании не мыть голову, не брить ноги и одеваться, как бомж с Северного вокзала Парижа, не в унижении мужчин за, о ужас, рубашку с голыми женщинами, а как то, что красота может менять мир. А себя Эвридика считала, разумеется, красивой.

Однажды Вивьен Вэствуд, общепризнанная королева панка высокой моды, сказала: «Стиль — это когда толпа гонит вас из города, а вы делаете вид, будто возглавляете процессию». Эву из города не гнали, конечно, но всё же пытались. Это, впрочем, не могло сейчас испортить её настроение — Эва с раннего утра, когда приехала в Соммэрсет-Хаус для финальных штрихов перед показом находилась в предвкушении, как ребенок перед Рождеством. Каждый показ, не смотря на то, что их у неё было много, заставлял её испытывать восторг и упиваться этим управляемым (но не всегда) хаосом. В конце всего, после завершающих мгновений, всё это нервное напряжение и ожидание в один момент исчезали, отхлынув, подобно быстрому отливу, и обнажая на камнях её души удовлетворенность и приятную усталость. Показы Эвридика любила.
В этот раз она предпочла находиться не за кулисами, отдав бразды следованию расписания своей чудо-машине по имени Эмми — ассистенту, которая жила буквально как часы. Не хотела Эва выходить и на подиум среди моделей — это она уже делала в феврале, так что повторяться не хотелось. Нет, в этот раз она была в толпе, среди гостей, собственнолично встречая некоторых, кому сама направляла приглашения. И высматривая своих «обожательниц», ибо в том, что они возжелают поживиться на её триумфе (а Эвридика знала, что коллекцию ждет очередной триумф), она была уверена. О, кажется, змейки зашевелились — группа специфически одетых и слегка мужеподобных дамочек замаячили на горизонте.

Когда её окликнул кто-то знакомый, Эвридика обернулась, тут же столкнувшись с кем-то. Женщина едва удержалась на ногах,  но всё же слегка улыбнулась. Толкотня у подиума всё же была внушительной.
— Ничего страшного, бывает.  — Эвридика поднимает голову, уставившись на молодого человека. Нет, его она точно не знала, даже приблизительно — память на лица у Эвы была неплоха. Издержки профессии, где нужных людей стоило запоминать и общаться с ними.
Эвридика опять посмотрела на объекты своего интереса — недоброжелательницы осторожно пробиралась к подиуму, видимо, ожидая начала показа, и это не могло не веселить.
— Скажите, вы первый раз на подобного рода мероприятиях? — она вдруг спрашивает у незнакомца, но так и не глядя на него. Взгляд прикован к той группе, и Эвридика смотрит не мигая, как кошка перед тем, как поймать зазевавшуюся добычу.

[indent]— Бывай, Анна!

[indent]Двери старенького «Ровера» захлопываются, и Джок и Пейдж уезжают на работу. А я остаюсь на тротуаре, вблизи заднего входа в паб «George’s Tavern», в котором с сегодняшнего дня я подменная барабанщица. В руке – рюкзак с личной мелочёвкой вроде расчёски, запасных палочек и бутылки с водой, а на тротуаре стоят мои барабаны в плотных тканевых чехлах. Сама бы я все разом ни на каком метро не довезла бы – так что спасибо соседям по хостелу (собственно, Джоку и Пейдж), что добросили!

[indent]Если происходящее напоминает начало какого-нибудь фильма – это потому что так оно и есть. Позавчера What’s Her Name вылетели в Лусаку – а я осталась в Лондоне. Раз уж нам за каким-то чёртом выдали полуторамесячную визу – я пробуду в Англии весь разрешённый срок и сделаю всё, чтобы за это время найти группу. Тем более что добрейшая душа мистер Гейман согласился официально меня оформить – а значит, перед властями я чиста.

[indent]Да, родную Замбию никто мне не закрыл – но быть там у меня нет никаких сил. Да, смертей вокруг меня всегда было много – взять хоть то, что в моей семье я одна уже добрых семь лет. Но передозировка Самсона Муленги и его смерть прямо на пороге ночного клуба в центре Лусаки – да, глупая, в стиле Ривера Феникса – сломала во мне что-то уже надломленное до того. Мы были в шаге от абсолютно всего, о чём не могли даже мечтать. Через неделю мы должны были лететь на фестиваль африканской музыки в Англию, а после возвращения — записать первый альбом. Для меня это был бы первый альбом за семнадцать лет в музыке. И вместо всего этого — смерть. Снова, в очередной раз смерть. И лежащее на асфальте (затем на носилках, затем в гробу) тело того, кого ты не мог представить мёртвым. И развал группы: оказалось, что контракт был заключён только  с Муленгой, а остальным платили мимо кассы...Разом рухнуло примерно всё – и у меня не стало сил даже просто находиться в Лусаке. И когда What’s Her Name предложили взять меня на фестиваль второй барабанщицей, я согласилась не раздумывая. И взяла с собой все свои барабаны. Потому что иначе физически не могла.

[indent]Всё остальное, что я сказала тем, кто меня отговаривал: что я хочу посмотреть, чего вправду стою; что хочу сыграть на записи у группы мирового уровня; что хочу принести в современную музыку частицу дорогого мне замрока – если честно, это даже стыдно вспоминать. Не стою я ничего – и студийным музыкантом в Лондоне мне не стать никогда. А принести частицу замрока – я что, Джагари? Но даже при всём этом я сделаю всё, чтобы найти группу, и улечу в день истечения визы, не раньше.  Хотя бы себе на установку заработаю – зарплаты здесь чуть ли не в сотню раз выше, чем в Лусаке…

[indent]А пока – за работу, Кат! Инструменты с сырого асфальта сами себя не уберут. Джембе, пара конгов, мбира, пара бонгов и хэндпан – вот и все мои сокровища. Вправду сокровища. Случись что – и новых мне здесь не достать… Потому для начала нужно перетаскать всё добро просто внутрь, за дверь – и только потом устроить в подходящей подсобке. И, как назло, у двери никого, кто бы мог помочь! Видимо, работники паба приходят на работу ещё раньше восьми – что, кстати, логично при таких пробках. В будущем я тоже планирую приходить пораньше – но сегодня без колымаги Джока и Пейдж не смогла бы перетащить к пабу сразу всё добро.

[indent]Берусь для начала за мбиру и хэндпан – они самые лёгкие. Но чёрт возьми, какая же тяжёлая эта задняя дверь! Мне пришлось рвануть едва ли не обеими руками, чтобы наконец вытянуть её на себя. А затем, подперев задницей, быстро поднять с земли мбиру и хэндпан и войти.

[indent]Мне казалось, что внутри я нос к носу столкнусь с охранником – но передо мной только технический коридор, в котором ни души! В помещениях горит свет, я слышу шаги и голоса – видимо, подготовка паба к открытию идёт полным ходом. И все действительно пришли заметно раньше меня…  А значит, хрен мне кто поможет. А значит, лучше сразу пристроить лёгкие инструменты на место, прежде чем тащить тяжёлые.

[indent]Раздевалка сотрудников – пожалуй, мне сюда. Здесь, в подходящем пустом уголке, всё и составлю. Отсюда и буду таскать на сцену по мере надобности…

[indent]Неожиданно для самой себя резко оборачиваюсь – в дверях стоит высокий чуть кудрявый паренёк и внимательно меня разглядывает. Когда я приходила устраиваться, я его не встречала – или просто не помню? В любом случае нужно что-то сказать, прежде чем он примет меня за воровку. Маленькая, чёрная, в неприметной одежде (чёрная шапка, куртка из чёртовой кожи защитного цвета, потёртые джинсы и кожаные кроссовки) — да я, блин, идеальный стереотипный грабитель!

[indent]— Доброе утро, — пытаюсь сказать как можно чище – но кажется, словно замбийский акцент налип на языке. – Я Анна, я с этого дня подменная барабанщица.

Феликс – тот самый известный Феликс, которого рады видеть абсолютно везде – вдруг говорит, что теперь работает… в том же агентстве, в котором и Хёнджин. Обитает.
Потому что слово «работать» к происходящему никак не клеилось. Совсем.
Но Феликс говорит именно так.
Хёнджин нервно сглатывает и осматривает того с опаской.
У корейца большие проблемы с доверием. Просто огромные и непреодолимые.
Он не доверяет даже своему спонсору, который два года уже как вкладывает своё бабло в Хёнджина и ничего взамен не требует. Не ругается. Не гонит прочь.
Или гонит?
Сомнения приходят ежесекундно. Хёнджин сомневается в каждом.
И в себе, конечно, в первую очередь.
Потому на Феликса смотрит непонимающе и недоверчиво.
- То есть… я тут. Могу быть?
Опасливо спрашивает Хенджин, оглядывается на дверь зачем-то. Комнату осматривает, будто пытается найти тут кого-то ещё, кто скажет, что надо делать.
Но тут, помимо Феликса, больше никого нет.
Совсем никого.
Это тоже… странно.
Почему такой, как знаменитый Феликс вдруг запросто пришёл сюда?! Нет, не то  чтоб Хёнджин против, совсем нет, ему даже приятно, что о нём помнят. Знают.
- Со… мной?
Говорят, у Хёнджина потрясающая мимика – эмоции он передаёт просто на отлично. Подстроится под любой образ, выдаст то, что надо, чтоб фанаты с ума посходили.
Хёнджин так красноречиво удивляется сейчас, что увидь его какой-нибудь фанат  – точно б благоговейный визг стоял на весь этаж. Как-то американцу советуют отдать Хёнджина в актёры, мол, экземпляр ценный. Отлично чувствует образы и роли.
Но Хёнджин остаётся айдолом. Потому что спонсор пропускает мимо ушей большую часть всего того, что ему сообщает его окружение. Он вообще способен думать хоть о чём-то,  кроме денег?! Нет, серьёзно, пока в предложении нет слово «деньги» он вообще не реагирует… Хёнджина это бесило. Бы. Если б эти самые деньги в него и не вкладывали. Он сам не понял, каким образом, когда променял свои цели на деньги…
- Вы же… Вы точно знаете, кто я? У меня, кажется, самая отвратительная репутация из всех айдолов. Вместе взятых. Вам наверняка и проходить мимо такого близко нельзя.
Хёнджин обречённо выдыхает и опускает голову. Наверное,  Феликс что-то напутал.
Да и про репутацию он совсем не врёт – в судебных делах ему и наркотики приписывали, прям аккурат к проституции, растлению малолетних и денежным махинациям в особо крупном размере. Правда, по всем статьям его оправдали.
Но было же.
Феликс ведь совсем другой. У кого вообще чище репутация, чем у него?!
Да он детям в Африке помогает и жертвует детским домам крупные суммы!
Феликс – ангел. Настоящий такой. Хёнджин смотрит на того виновато.
Феликс и правда… как ангел. Красивый, белобрысенький, улыбается мило.
Но почему – ему?!?
- Я вам нравиться не могу. Тут, конечно, здорово. Но это не из-за меня. И… вам лучше связаться со своим менеджером. Может ещё не поздно всё исправить и вас тут никто не видел, тогда вы будете спасены. Но если что – лучше валите на меня. Всё. Ладно?
Хёнджину хотелось бы защитить Феликса. Вот кому-кому, а ему точно не пережить хейта. Он же… маленький такой. Слухи пойдут… Нет, так нельзя. Это недопустимо!
Нужно срочно. Очень срочно убрать отсюда Феликса.
Просто найти повод. И всё объяснить. Да, так будет правильно.
- Хотите фрукты? Спонсор ежедневно присылает, а я столько не ем.
Хёнджин нервно сглатывает и ошарашено (но красиво, согласитесь?) хлопает ресничками. И смотрит, смотрит на Феликса. Прямо на него!
Вообще-то, он хотел сказать, что его вызывает менеджер и Хёнджин уже опаздывает потому и уходит. Прямо сейчас же! Чтоб никто, ни за что, не видел их тут вместе!!!
Но Хёнджин с чего-то говорит про фрукты…
- И пиццу. Каждый день, представляете?!
И пиццу. Да.
Что вообще происходит?! Почему с ним? Почему так!

Свыше поступил запрос на заметку: "Как обороняться от огнестрельного оружия". Не заметка даже, такое сейчас называют "постами". Новости никого не шокируют, повестка криминальной рубрики всё больше формируется запросами в гугле. Гейман в офисе уже в девять часов.
[indent]
Позволяя себе расслабиться большую часть недели и приходить к десяти, он всё же выделяет один-два дня, когда отводит утреннее время на срочные, но небольшие дела, чтобы потом на хорошем старте доделать все сложные задачи. Такова работа в средствах массовой информации: ты поспешно что-то готовишь, ищешь информацию, берёшь комментарии, уточняешь, структурируешь, потом мучительно создаёшь текст, потом редактируешь, согласовываешь, редактируешь... выпуск, и коллега тебе указывают на очередной косяк. Эрик поначалу стрессовал, потом сетовал, затем освоился, заматерел, привык. И, наверное, наступила пора, когда привык настолько, что рутина стала заедать. Всё больше идей раздражают (это при том, что Эрика изначально не вдохновляла идея работать в газете). Всё больше решений руководства кажутся непроходимой тупостью. Всё больше времени занимает ритуал попивания кофе и скролла ленты перед фактическим началом работы. А ведь есть же ещё перекуры.
[indent]
Утро не задалось с самого начала. Дело, конечно, не в том, что вчера было выпито немногим больше обычного. Во всём виноваты пешеходы, пробки, дурацкая музыка по радио и носок, решивший испариться из ящика, отвалившийся рассекатель в душевой, испортившийся сыр в холодильнике, — все эти мелочи, а ещё скверная погода. Почту Эрик проверяет по дороге, а едва появившись в офисе и включив монитор, делает заключение, что с перекура, пожалуй, можно и начать, остальное потом.
[indent]
— Гейман, стой. Какое счастье, что ты здесь.
[indent]
Едва Стюарт Бридж, денди из Культуры и шоу-бизнеса, чья улыбка шире лица, а пшеничная шевелюра объявлена наследием ЮНЕСКО, подходит, в руках Эрика оказывается стопка бумаг. В ответ на молчаливое внимание лицо на Бридже становится серьёзным, и он говорит, понижая голос:
[indent]
— Нужна твоя помощь. Выручишь меня по-дружески?
[indent]
— Что же стряслось? — густого синего пиджак и яркая бабочка на шее, не похоже, чтобы парень собирался в больницу или на похороны.
[indent]
— Плохо дело, очень плохо, — почти трагическим шёпотом отвечает Стюарт, склоняясь над плечом и, видя в руках Геймана пачку сигарет, буквально под локоть провожает в курилку, продолжая рассказывать. — Помнишь ту историю с дамой из "Кокеток Шоу"? Тейлор был прав, лапша была вообще не с местной кухни, а мы съели. Шоу не в обиде, но пост в блоге написал, пять... — взгляд на часы, точно по сценарию, — Десять минут назад.
[indent]
— И? — Эрик останавливается под козырьком и разворачивается к коллеге. Вот уже четыре года, а он всё никак не возьмёт в толк, как какие-то "Кокетки", "Брюнетки" и прочие банкетки могут повлиять на рейтинг крупного издания — в шоу-бизнесе вечно творится какая-то чертовщина, правды не знает никто.
[indent]
— И ничего, Шоу — корпоративный ферзь, и... Ты можешь почитать, я тебе ссылку скину. Сейчас у меня правда нет ни минуты, он может сделать из этого политический скан-дал. Шоу!
[indent]
Всё это увлекательно, но Гейман, в общем и целом понимая ситуацию, совсем не рад быть просвещённым в вопросе, о котором только что думал. Он прикуривает сигарету и выдыхает дым резко, и лишь этим ограничивается его проявление недовольства.
[indent]
— А от меня ты что хочешь?
[indent]
— Как ты понял, я уже должен вызывать такси и мчаться разруливать ситуацию, а на одиннадцать назначена встреча с Гормлайт Лис...
[indent]
— Телеведущая?
[indent]
— О, отлично, ты в теме. Здесь вопросы, и краткий обзор перешлю тебе на почту. Это очень, очень важная встреча, её никак нельзя отменить, я тебе потом объясню. Спасибо.
[indent]
И Бридж уходит, буквально уходит с внутреннего двора прямо на парковку такси.
[indent]
— Ты знаешь, что ты мне должен будешь? — кричит ему в спину Эрик, усмехаясь от негодования, и опускает глаза на бумаги.
[indent]
— Что ждёт меня дома и о чём я ещё не знаю?
[indent]
Несколько листов исписано от руки.
[indent]
— Научить тебя пользоваться клавиатурой и принтером?!
[indent]
Прочитать на них что-либо сложно.
[indent]
Брижд Гейману не друг и не родственник, но за последние годы они стали приятелями, и не раз случались ситуации, когда успех одного или другого зависел от взаимовыручки. Разные отделы, и командный дух тут ни при чём — просто поначалу один парень из Криминала посоветовал Геймана как "консультанта по полиции", Стюарт прилип, как банный лист, а через полгода оказал неоценимую помощь в поиске одного эксклюзивного материала. То дело было лично интересно Эрику, а у Бриджа были связи. Такой вот тип, не всё в нём нравится Гейману, но это не самая худшая компания, чтобы выпить на корпоративе. Когда нет нужды выбирать тех, кто прикроет твою спину от пуль, немного терпимее относишься к созданию новых социальных связей.
[indent]
* * *
[indent]
Три чашки кофе и три десятка просмотренных страниц. Гейман смотрит на себя в зеркало в офисном туалете: серый костюм, светлая рубашка с неброским принтом расстёгнута на шее. Галстук? Чтобы он ещё надел галстук! В общем, немного помят, но достаточно бодр и вполне презентабелен, если не придираться. С утра никто не предупреждал, что придётся брать интервью у телеведущей. Звонок уже из машины: "Мисс — она же мисс? — Лис, это Эрик Гейман. Простите, что сообщаю только сейчас, мистер Бридж не сможет сегодня встретиться, я проведу интервью за него". Без десяти минут Гейман у входа по нужному адресу.

На самом деле часто я пишу малюсенькие посты, но через них не покажешь, что вообще-то могу и в относительные простыни.

Прости, что с другой ролевой, в этой роли я ещё ничего не написал.

Как всё было.
[indent]
Алекс здорово навалял Кэлу за то, что тот сделал, и сказал больше не приходить. Кэл встал, отряхнулся, поморщился, подобрал куртку. По ощущениям он завтра не узнает себя в зеркале. Ну и плевать, кого вообще волнует? Рука нащупала в кармане толстовки, по соседству с конвертиком с бритвенным лезвием, пенициллиновый флакон с порошком. Кэл помнил, как тот стоял на столе, но не помнил, как взял его. Что ж, справедливо. Алекс мудак. Они с Никки друг друга стоят.
[indent]
Она звонила тогда, звонила на домашний, плакала и просила прощения, говорила, что любит его, — так передал автоответчик. Но Кэлвина это уже не трогало. Его мысли были заняты другой.
[indent]
Минуты летели, сливаясь, как спицы на вращающемся колесе. Ярды лихорадочно превращались в мили быстрыми, бесцельными шагами. Он обошёл каждую остановку, каждую подворотню в этом городе за последние две недели, но и в следующий раз в условленное место — он знал, чувствовал — Она не придёт. Плеера не было, но был телефон с поддержкой MP3 и картой памяти на 32 МБ, а это целый альбом любимых песен. И была мощная, чёрная, скручивающая изнутри жажда.
[indent]
"Я ненавижу в тебе абсолютно всё".
[indent]
Поднятая с земли бутылка звонко разлетается о кирпичную стену. Кэл бежит, пока не надоедает, пока не становится хоть на гран легче. Незнакомая местность, кажется, начинает что-то напоминать. Он видел уже когда-то эту улицу, был здесь. Точно. Вон там дом, куда он делал доставку. Его встретил высокий чёрный парень тогда, Кэл как сейчас помнит: он был в цветном свитере, несмотря на жару. Что ж, туда он и направится. Если нельзя снять эту ёбаную жрущую пустоту, он хотя бы напичкает её впечатлениями.
[indent]
"Я ненавижу в тебе абсолютно всё", — повторяют за певцом губы. Блядь, его прёт, и он не может не пританцовывать.
[indent]
Дом гудит, колет улицу большими неспящими окнами. Кэл звонит в дверь, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, ему открывает тот самый парень.
[indent]
— Ты кто такой? А. Так твой бро уже всё принёс.
[indent]
— Я просто, — Кэл нетерпеливо поглядывает ему за спину, во внутренность дома, где звучит музыка и разговаривают люди.
[indent]
— Мы "просто" таких, как ты, на пускаем, — отвечает Свитер, выпрямляясь, как страж ёбаной цитадели. Кэл нехотя достаёт из кармана флакон и вручает ему замёрзшей трясущейся рукой. Вот теперь-то да, теперь ему рады.
[indent]
Кэл не помнит, куда бросил куртку, но помнит, как грел руки под обжигающей струёй в ванной комнате, как пил прямо из-под крана жидкость, которая не могла утолить рвущую внутренности жажду. Зеркало сказало ему, что следов драки не осталось, и может быть, это странно, но Кэл посчитал это просто удачей.
[indent]
Теперь же, на кухне, в окружении незнакомых людей, он компульсивно копается в мобильном, проверяя сообщения и всё такое. Странно, что родители не позвонили, хотя его не было дома почти сутки. Кэл, конечно, сказал Полу, что он ему не отец, а маму назвал последней сукой, но то, что они даже не написали смс, неприятно поражает. Он хочет набрать им сообщение, но т9 не понимает его, как всегда, из-за неправильного выбора между «а» и «о», пропуска букв и тому подобных трудностей, что страшно бесит, а разговоры и постоянно снующие туда-сюда люди отвлекают. И Кэл не то чтобы нервничает, но ноги нетерпеливо дёргаются, руки дрожат, зудят раздражённые ноздри, а голова то и дело сама поворачивается в сторону источников звуков. Казалось бы, метилфенидат имеет сходный состав, но он успокаивает. Успокаивает Кэмпбелла и амфетамин, но есть нюанс.
[indent]
«Я ненавижу в тебе абсолютно всё,
[indent]
Почему я люблю тебя?»
[indent]
Кэл вынимает наушники и обозревает обстановку.
[indent]
— Что? Блядь, она тебе рассказала? — пунцовый чел — Кэлу видно только ярко-алые уши — обращается к девочке-готке с двумя бутылками водки в руках. Похоже, он нервничает, потому что другой чел буквально за плечи поворачивает его к столу, приглашая не брать в голову, в то время как некоторые из остальных его приятелей, не скрывая смешков, спрашивают, что он натворил. Кэлу тоже интересно, но раздающийся рингтон заставляет его выйти за дверь, по пути импульсивно выхватив из рук готки одну бутыль.
[indent]
Незнакомый номер вызывает вопросы, и Кэл, возвращая наушники гарнитуры в уши, принимает вызов.
[indent]
— Кэл, прости, я ужратая, но ты должен выслушать меня...
[indent]
Чёрт, полгода прошло, почему она никак не уймётся? Кэл бы ответил, сейчас ему более чем охота поговорить с кем-то таким же понимающим, как Никки, но открывающаяся за спиной дверь кухни — не самой, наверное, лучшей идеей было остановиться в проходе — заставляет непроизвольно сбросить (ну и ладно). Подглючивающий сименс решает, что самое время продолжить проигрывать загруженные треки, и начинает с того, где хриплым голосом Курт Кобейн предлагает его изнасиловать.
[indent]
— Чего тебе? А, это, — Кэл поднимает в руке бутылку водки и, злорадно улыбаясь, убегает до соседней двери, толкая её и оказываясь внутри. Разбить её, или?..

На самом деле часто я пишу малюсенькие посты, но через них не покажешь, что вообще-то могу и в относительные простыни.